Портрет М. Н. Ермоловой (1905)

«Мария Николаевна Ермолова,— пишет К. С. Станиславский,— это целая эпоха для русского театра, а для нашего поколения — это символ женственности, красоты, силы, пафоса, искренней простоты и скромности. Ее данные были исключительны. У нее была гениальная чуткость, вдохновенный темперамент, большая нервность, неисчерпаемые душевные глубины...

Внешние данные Марии Николаевны были не менее значительны. У нее было превосходное лицо с вдохновенными глазами, сложение Венеры, глубокий, грудной, теплый голос, пластичность... беспредельное обаяние и сценичность... Как часто великая артистка заставляла зрителей спектакля, всех поголовно, держать платок у глаз и утирать лившиеся слезы».

Ермолова, как говорят все, имевшие счастье видеть ее не только на сцене, «была до болезненности конфузлива, застенчива и скромна». Каждый спектакль с участием Ермоловой был событием в театральной жизни Москвы. В зрительном зале воцарялась благоговейная тишина, когда на сцене появлялась эта высокая стройная, «вечно женственная» женщина, сохранившая величавую осанку даже на склоне лет. «Ермолова двигалась по сцене легко и стремительно, и так было всегда — и в ее молодости и в ее старости»,— отмечала народная артистка СССР А. А. Яблочкина, много раз игравшая вместе с Ермоловой. Можно было бы умножить восторженные отзывы актеров, учившихся сценическому искусству у Ермоловой в Малом театре, где она выступала почти полвека, отзывы зрителей, видевших ее в ролях Лауренсии в пьесе Лопе де Вега «Овечий источник» или Жанны д'Арк в трагедии Шиллера «Орлеанская дева», в драмах Островского.

Для великих русских ученых, писателей, композиторов, художников Ермолова была символом величия и славы русского театра. Среди этих почитателей был и Серов, создавший героический портрет М. Н. Ермоловой в тот год, когда была «генеральная репетиция Октября».

Художник хорошо знал Ермолову. Знал, что сценические подмостки были для Ермоловой общественной трибуной, откуда она произносила слова, «палящие огнем, проникнутые безграничной любовью к свободе и ненавистью к гнету» (Вл. И. Немирович-Данченко). Серов создал незабываемый образ человека свободного духом, человека-творца. Поза Ермоловой торжественна и величественна. Гордой красотой и вдохновением отмечено ее уже немолодое лицо (Ермоловой тогда было пятьдесят два года). Выразителен жест сомкнутых рук, который говорит о сдержанной внутренней силе актрисы, умевшей передать «всю сложность женской души, до слез трогательной, до ужаса страшной, до смеха комичной» (К. С. Станиславский).

Закрытое черное платье с единственным украшением — жемчужной нитью — удивительно гармонирует с благородным обликом Ермоловой, со скромной домашней обстановкой. Судя по всему, художника совсем не интересовали в данном портрете бытовые детали, хотя в других случаях он охотно привлекал их к раскрытию характера изображаемого человека (например, в портрете Г. Л. Гиршман, где эта светская красавица окружена дорогими вещами и безделушками). Ермолова как бы удалена от всего житейского, и это тоже характерно для нее: «В театре, да и в семье Мария Николаевна была одинока. Она уходила вся в жизнь тех, кого изображала, а личной жизни у нее почти не было» (А. А. Яблоч-кина).

Ермолова написана в ее московской квартире (у Никитских ворот), куда она возвращалась из театра, провожаемая возгласами благодарности и шумными рукоплесканиями громадной толпы зрителей, всегда ожидавших у театрального подъезда выхода Ермоловой. Картина создает ощущение, что Ермолова стоит на сцене, что вот-вот услышишь ее «низкий грудной голос, проникнутый трепетом нарастающей страсти», «услышишь вопль страдания оскорбленной души или могучий призыв к свободе». Портрет Ермоловой — поистине монументальное произведение, подобное памятнику, увековечившее незабвенный образ народной артистки.