ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич (1814 -1841)

Внутренняя диалогичность исповеди Мцыри осложняется проникновением в нее, по терминологии М. Бахтина, «чужого» слова, в чем-то принимаемого, а в чем-то отвергаемого «противословом» героя. Так, в начале исповеди Мцыри звучит твердо усвоенное им чужое слово: «Меня могила не страшит: Там, говорят, страданье спит В холодной, вечной тишине...» Но тут же следует и противослово героя: «Но с жизнью жаль расстаться мне. Я молод, молод... Знал ли ты Разгульной юности мечты?..» (IV, 152).

Еще более яркий образец внутренней диалогичности монолога Мцыри, сопряженности в нем чужого и своего слова, чужого мнения и своего сомнения содержится в раздумьях Мцыри о его скорой кончине. Размышляя о предстоящей смерти, возвращении на общую всем людям небесную родину, Мцыри, по сути воспроизводит то, чему учили его в монастыре,- представление о неизбежном возвращении «вновь к Тому, Кто всем законной чередой Дает страданье и покой...» Однако тут же, перебивая чужое слово, глубоко проникшее в сознание героя, звучит его собственное противослово: «Но что мне в том? - пускай в раю, В святом заоблачном краю Мой дух найдет себе приют... Увы! - за несколько минут Между крутых и темных скал, Где я в ребячестве играл, Я б рай и вечность прменял» (IV, 170). Нельзя не отметить, что именно эти ключевые стихи богоборческого «диалога» Мцыри были изъяты цензурой. Однако подспудная диалогичность «Мцыри» не сводится к внутреннему диалогу в исповеди героя. В структуре поэмы наличествует не явно выраженный, но многое определяющий диалог автора и героя, создающий в совокупности с другими видами диалогичности большой диалог поэмы. В этом плане многозначителен эпиграф к поэме, высвечивающий многообразие ее социально-исторического, философско-гуманистического содержания. Эпиграф представляет собою несколько видоизмененную цитату из Библии: «Вкушая, вкусил мало меда, и се аз умираю». Даже вне контекста библейской легенды эпиграф, «переговариваясь» с текстом поэмы, дает целый пучок смыслов.

Один из них: «Я мало жил, еще меньше вкусил жизненных благ и уже должен умереть — в этом ли высшая справедливость?» Этому смыслу противостоит другой: «Я мало жил, но приобщился к главному в жизни - к свободе» (Ср. в поэме: «Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил - и жизнь моя Без этих трех блаженных дней Была б печальней и мрачней Всесильной старости твоей», IV, 154-155). Смысловое богатство диалогического подтекста поэмы умножается при обращении к библейскому контексту эпиграфа, по которому юноша Иоанафан (слова которого вынесены в эпиграф поэмы), помогший народу отстоять свою свободу, был осужден на смерть за нарушение царского безрассудного заклятия. И возроптал тогда народ: «Иоанафану ли умереть, который доставил столь велико» спасение? Да не будет этого! И освободил народ Иоанафана, и не умер он».