ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич (1814 -1841)

«Земной мед» обретает в диалоге поэмы значение не просто земных благ, но и их «заклятой» запретности, становится символом ограничений, устанавливаемых человеку деспотической властью. Эпиграф подчеркивает несправедливость запретов, ограничивающих полноту земной человеческой жизни и законность протеста против земных и небесных «заклятий», превращающих человека в покорного исполнителя чужой воли и чуждых ему законов.

Диалогически многозначно соотносятся между собой и авторское вступление к поэме с исповедью героя. Если эпиграф напоминал о временах библейско-легендарных, то в первой строфе пролога говорится уже о реально-достоверной, хотя и седой старине - об истории древнего монастыря, а потом и многострадального грузинского народа, воссоединившегося с Россией и тем самым упрочившего свою безопасность («И божья благодать сошла на Грузию»). Вторая же глава пролога переводит повествование из общеисторического плана, предмет которого - судьба государства и народа, в план индивидуально-личностный. Здесь излагается история судьбы конкретного человека - Мцыри. Поэт движется последовательно от большой к малой истории, а от нее - к отдельному человеку, песчинке истории. В исповеди «история души» героя раскрывается как особая малая вселенная личности, в ее автономности и вместе с тем зависимости от большой вселенной. Двойной взгляд поэта на своего героя, извне и изнутри, сближает и разделяет его с ним. Соотношение правды «цветущей Грузии» и судьбы Мцыри, успехов цивилизации и трагедии отдельного человека в поэме Лермонтова в известной мере перекликается с внутренним диалогом правд Петра и Евгения в «Медном всаднике» Пушкина. Ни Пушкин, ни Лермонтов не дают готовых рецептов по согласованию этих антиномий. Их позиции в подходе к этому вопросу общеисторического развития человечества и человека в какой-то мере поясняются суждением их современника Герцена: «Живая целость <личности> состоит не из всеобщего, снявшего частное, но из всеобщего и частного, взаимно друг в друга стремящихся и друг друга отторгающихся» (III, 75).

Трагизм Мцыри не только в том, что он не находит конкретного пути, ведущего на родину, к свободной, естественно-природной жизни, но и в том, что такого пути нет вообще, ибо нет возврата назад - к историческому прошлому. Сюжетно-фабульно Мцыри оказывается в плену во многом случайно. Но в символико-обобщенном плане этот плен, воздействие на естественного человека «оков» цивилизации исторически неотвратимы и закономерны. В этом глубинная суть ревизии Лермонтовым идей руссоизма. Образ Мцыри - это не только и не столько естественный человек, одновременно это образ человека и конкретно-исторического, и общеисторического, представляющего историю человечества в его родовом развитии. Трагизм Мцыри запечатлел в себе трагизм не только его эпохи, но и трагизм всей предыстории человечества.